Глава XIII: Прощальная беседа Иисуса Христа с учениками

Объявление о Своем удалении из этого мира. — Самонадеянный вызов Петра следовать всюду за Учителем. — Предсказание о его троекратном отречении в эту же наступающую ночь. — Ободрение учеников. — Их разные недоумения и вопросы с ответами на них. — Призыв к сохранению взаимной любви и заповедей. — Обещание Своего видимого возврата и невидимого постоянного общения. — Обетование пришествия Духа Утешителя. — Восстание от вечери с изречением мира вечерявшим. — Отшествие с пением из горницы Сионской в Гефсиманию. — Продолжение прежней беседы на пути. — Различные утешения ученикам. — Новое обетование Духа Утешителя. — Молитва к Отцу об учениках и всех верующих.

Ветхий завет теперь уже кончился вечерей пасхальной; новый начался вместе с таинством Евхаристии; потому все, что можно было сделать, сделано в горнице Сионской; но ученики продолжали возлежать за трапезой, которая теперь в самом высшем смысле была для них трапезой Господней. Важность виденного и слышанного удерживала их на своем месте каждого. Не вставал и Учитель из-за трапезы. От полноты сердца Его уста хотели вещать, а их ухо — слушать.

«Чадца, — возгласил наконец Господь, как бы желая между прочим показать, что это новоучрежденное Им сейчас таинство взаимной любви и воспоминания о Нем, необходимо теперь и по причине наступающей разлуки, — чадца, еще мало время с вами есмь; взыщете Мене и не обрящете, и якоже рех иудеом, аможе Аз иду, вы не можете приити: тако ныне и вам глаголю.

Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; якоже возлюбих вы, да и вы любите (таким же образом) друг друга.

О сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собой!..»

При напоминании о взаимной любви и верности, уста пламенного Петра невольно отозвались вопросом: «Господи, камо идеши?» — сказал он, провидя, что Учителю предстоит опасность, и желая разделить ее с Ним.

«Аможе Аз иду, — отвечал Господь, — не можеши ныне по Мне ити: последи же по Мне идеши».

Если бы Петр презирал хоть сколько-нибудь в тайну этого великого, неразделимого теперь ни с кем пути, то, без сомнения, удовольствовался бы обещанием великой чести вступить на него некогда вслед за Учителем. Но эта тайна, как и тайна омовения ног, была еще превыше его: оттого — подобное прежнему явление неискушенной самоуверенности.

Глагола Петр: «Господи, почто ныне не могу по Тебе ити? — Ныне душу мою за Тя положу!..»

«Душу ли твою за Мя положиши? — отвечал Господь, как бы со скорбным чувством. — Аминь, аминь глаголю тебе: не возгласит алектор (еще до рассвета), и ты отвержешися от Мене трикраты!»

Как ни настроено было беспримерным смирением Учителя чувство учеников к смиренномудрию, но такаямрачная измена Учителю для любви Петровой (всегда пламенной, только не всегда мужественной на деле) показалась сушей невозможностью. Чтобы сильнее отвратить от себя подобное нарекание, детская самонадеянность не усомнилась употребить даже не безобидное для других сравнение.

«Аще и вси соблазнятся о Тебе, — дерзнул сказать ему смущенный Симон, — аз не соблазнюся!.. С Тобой готов есмь и в темницу и на смерть!..»

Такими самонадеянными словами легко было снова сделаться в огражденном святой любовью обществе Иисусовом отверстию для духа тьмы, который, надменный успехом над Иудой, продолжал ходить, как лев, вокруг малого стада в надежде новой добычи. У Небесного Пастыря, полагающего душу за овцы, давно была предусмотрена и отвращена эта опасность — молитвой (Лк. 22, 32). Но для предостережения от самонадеянности надлежало теперь приподнять завесу и показать на минуту страшного врага и ученикам.

«Симон! Симон! — сказал Господь с чувством глубокого умиления, — если бы ты ведал, с какими врагами должно вам иметь дело! се сатана просит, дабы сеять вас, как пшеницу (иметь право поступать с вами, подобно тому, как он поступил некогда с Иовом).

Но Я молился о тебе, да не оскудеет (по крайней мере) вера твоя, — если не может защитить тебя от падения. Потому когда восстанешь от падения сам, то утверди (в заглаждение твоего поступка) и братию твою (Лк. 22, 31–32)».

Такое решительное предсказание такого великого падения самому Петру, по необходимости, заставляло предполагать о предстоящей великой опасности. Таинственное указание на сатану, с его ужасным прошением и страшным веялом, располагало учеников, и без того печальных, еще к большему смущению. Оставить их в последние минуты Свои такими немирными, без твердого якоря надежды перед восстающей бурей сомнений, соблазнов и страха — было бы тяжело для сердца и не Иисусова. Надлежало открыть все сокровища любви и утешений — и они открылись!..

«Да не смущается сердце ваше, — так начал Господь тайноводствовать учеников, — веруйте в Бога и в Мя веруйте. В дому Отца Моего обители многи суть: аще ли же ни, рекл бых вам: иду уготовати место вам. И аще уготовлю место вам, паки прииду и поиму вы к Себе, да идеже есмь Аз и вы будете.

И аможе Аз иду, — присовокупил Господь, как бы желая обнаружить, куда простирается знание и незнание учеников, — весте и путь (коим иду и коим вам некогда надобно будет идти) весте».

И действительно, после всего, что в разные времена и особенно теперь сказано было об отшествии к Отцу, после сообщения Тела и Крови, преподанных в снедь и оставленных на память о Себе трудно было не иметь вовсе понятия об этом пути. Но предрассудок иудейский о земном царстве и бессмертии Мессии стоял стеной перед очами учеников и заграждал от них самые близкие и величественные виды благодатного Царствия Божьего, утверждаемого крестной смертью его Основателя. Думали, конечно, что Учитель должен куда-то от них отойти: сделает это — принужденный к тому врагами, среди величайших опасностей; может быть, даже будет восхищен на какое-то время туда, откуда пришел, — к Отцу; но нисколько не думали о смерти и кресте в том виде, как они на другой день последовали.

В этих мыслях Фома, отличавшийся откровенностью характера (Ин. 11, 16) и вместе с тем некоторой взыскательностью рассудка, прямо сказал: «Господи, не вемы, камо идеши: и како можем путь ведети?»

Слышать от одного из ближайших учеников такое признание в неведении, даже в невозможности ведать то, что особенно было нужно теперь знать, составляло нечто не совсем ожиданное и потому неприятное для Учителя. Такое неведение требовало сильного наставления.

«Аз есмь путь и истина и живот, — отвечал Господь, дав беседе высший, поучительный тон, — никтоже приидет ко Отцу, токмо Мною. Аще Мя бысте знали (как должно), и Отца Моего знали бысте убо.

И отселе, — присовокупил Господь, не желая обличением недостатка в знании усиливать в учениках печаль, — и отселе познасте Его, и видесте Его».

В самом деле, уже весьма недалеко было время, когда каждый из учеников в состоянии будет, вместе с Иоанном говорить: еже слышахом, еже видехом очима нашима, еже узрехом и руки наша осязаша, о словеси животнем: и живот явися, и видехом и свидетельствуем (1 Ин. 1, 1); но теперь напоминание о ведении Отца подало одному из учеников повод обнаружить свое неведение еще новым вопросом. Филиппу (так назывался ученик), по его наклонности к видимому и внешнему (Ин. 66 7), особенно нравились чувственные Богоявления, которыми так обилует Завет Ветхий. Времена Мессии, по общему мнению иудеев, долженствовали быть временами еще больших Богоявлений; а между тем, самые ученики Иисуса — Мессии доселе не видели Бога, как видели Его некогда Авраам, Моисей и проч. Это казалось Филиппу странным: потому, когда Господь сказал видесте Его (Отца), он тотчас воспользовался этим случаем к изъявлению давнего и, может быть, общего желания.

«Глагола Филипп: Господи (когда уже Ты Сам говоришь: видесте), покажи нам Отца и довлеет нам!» (мы ничего больше не будем ни просить, ни желать). Несмотря на детское свойство этого вопроса, от него подвиглась, если можно так сказать, вся глубина души Иисусовой: ибо, несмотря на детское свойство его, это был такой вопрос, который мог быть предложен Сыну Человеческому целым родом человеческим.

«Толико время с вами есмь, — отвечал Господь столь же кротко, сколь величественно, — и не познал еси Мене, Филиппе?.. Видевый Мене, виде Отца: и како ты глаголеши: покажи нам Отца? Не веруеши ли, яко Аз во Отце и Отец во Мне есть?

Глаголы, яже Аз глаголю вам, — продолжал Господь, обратясь ко всем ученикам, в которых также легко могло возникнуть желание, подобное Филиппову, — о Себе не глаголю: Отец же, во Мне пребываяй, Той творит дела. Веруйте Мне, яко Аз во Отце и Отец во Мне. Аще ли же ни (если для этого не довольно Моего уверения) — за та (самые) дела веру имите Ми.

Аминь, аминь глаголю вам: веруяй в Мя дела, яже Аз творю и той сотворит и болъша сих сотворит: яко Аз ко Отцу Моему гряду.

Что касается до вас, все, еже аще что просите от Отца во имя Мое, то сотворю; да прославится Отец в Сыне.

И аще чесо просите во имя Мое (прямо от Меня), Аз сотворю».

На такой язык любви нельзя было ученикам не отозваться каким-либо знаком любви и уважения.

«Аще любите Мя, — отвечал Господь, — заповеди Моя соблюдите; и Аз умолю Отца, и иного Утешителя даст вам, да будет с вами в век, Дух истины, Которого мир не может прияти, яко не видит Его, ниже знает Его; вы же знаете Его (если еще не по ясному сознанию, то по чувству сердца), яко в вас пребывает (хотя еще и тайно) и в вас будет.

Не оставлю вас сирых, — продолжал Господь, заметив, вероятно, что обещание иного Утешителя не сильно заменит в уме учеников лишения наставника и учителя в Нем Самом, — прииду к вам. Еще мало, и мир ктому не увидит Мене, вы же увидите Мя: яко Аз живу и вы живи будете. В той день уразумеете вы, яко Аз во Отце Моем, и вы во Мне, и Аз в вас.

Имеяй заповеди Моя и соблюдаяй их (от этого все зависит), той есть любяй Мя: а любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его, и явлюся ему Сам».

Обещание явиться только ученикам Своим, и тем одним, которые любят Его, не могло не показаться странным при ожидании чувственного воцарения Учителя над всем миром.

Мысль эта с особенной силой подействовала на Иуду не-Искариотского: «Господи, — вопросил он, — и что бысть, яко нам хощеши явитися, а не мирови?"

«Аще кто любит Мя, — отвечал Господь, — слово Мое соблюдет, и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим. Но, не любяй Мя, словес Моих не соблюдает: и слово, еже слышасте, несть Мое, но пославшего Мя Отца. Сия (не многая) глаголах вам, — заключил Господь (находясь еще между вами). — Утешитель же, Дух Святый, Егоже послет Отец во имя Мое, Той вы научит всему, и воспомянет вам вся, яже рех вам».

При вставании из-за пасхальной вечери старший обыкновенно произносил: мир вам! Это было заключением Пасхи. И Господь изрек слово мира, но другим, высшим образом: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не якоже мир дает (на одних словах), Аз даю вам!» — вещал Господь.

«Да не смущается сердце ваше, — продолжал Он, — и да не устрашает (вас). Слышасте, яко Аз рех вам: иду и прииду к вам. Аще бысте любили Мя (как должно Меня любить, хотя в любви у вас нет недостатка), возрадовалися бысте убо, яко рех: иду ко Отцу; яко Отец Мой болий Мене есть.

Ныне рех вам (о том, что Мне надобно отойти) прежде, даже не будет: да егда будет, веру имете.

Ктому не много имам глаголати с вами: грядет бо сего мира князь (дьявол, действовавший против Иисуса Христа через Иуду и первосвященников), хотя во Мне не имать ничесоже» (ему принадлежащего).

(В это самое время, вероятно, первосвященники начали снаряжать стражу свою в вооруженный поход против безоружного общества Иисусова.)

«Но да разумеет мир, яко люблю Отца, и якоже заповеда Мне Отец, тако творю: восстаните, идем отсюду» (навстречу князю тьмы с его воинством, туда, где предатель намерен предать Меня, хотя мы, зная об этом, могли бы уклониться в другое место и избегнуть предания).

При восстании от вечери надлежало, по обычаю, пропеть несколько псалмов. Святой обычай этот выполнен был теперь тем с большим чувством, что псалмы пасхальные как бы нарочно избраны были для выражения того, что теперь совершалось над Сыном Человеческим. Можно ли было без глубокого умиления петь: «камень, егоже небрегоша зиждущии, сей бысть во главу угла: от Господа бысть сие, и есть дивно во очию нашею?» (Пс. 117, 22–23). «Не умру, но жив буду, и повем дела Господня! Честна пред Господем смерть преподобных Его!» (Пс. 115, 6). Окончив пение, Господь с учениками пошел вон из города, в любимое место пребывания Своего, то есть на гору Елеонскую, в Гефсиманию. Не краткий путь был со-кращен продолжением трогательных бесед с учениками, которые тем глубже запечатлевались в их душе, чем более они потрясены и умилены были чрезвычайными событиями на пасхальной вечери. Как прежде Господь любил от видимых предметов восходить к невидимым, так поступил и теперь. Проходя мимо виноградников, которыми усеяны были все ребра склоны Елеонской и которые теперь покрыты были цветом и разливали благоухание, Он начал беседовать о Себе, как о виноградной лозе.

«Аз есмь лоза (виноградная) истинная, и Отец Мой делатель есть. Всякую розгу, о Мне не творящую плода, измет ю, и всяку творящую плод, отребит ю, да множайший плод принесет. Уже вы чисти (отреблены) есте за (через) слово, еже глаголах вам: (но) будите во Мне и Аз в вас. Якоже розга не может плода сотворити о себе, аще не будет на лозе: тако и вы, аще во Мне не пребудете. Аз есмь лоза, вы же гроздие. И иже будет во Мне, и Аз в нем, той сотворит плод мног: яко без Мене не можете творити ни-чесоже. Аще кто во Мне не пребудет, извержется вон, якоже розга, и изсышет: и собирают ю, и во огнь влагают, и сгарает. Аще пребудете во Мне, и глаголы Мои в вас пребудут, егоже аще хощете, просите и будет вам. О сем прославися Отец Мой, да плод мног сотворите: и будете Мои ученицы.

Якоже возлюби Мя Отец, и Аз возлюбих вас: будите в любви Моей. Аще заповеди Моя соблюдете, пребудете в любви Моей: якоже Аз заповеди Отца Моего соблюдох, и пребываю в Его любви. Сия глаголах вам, да радость Моя в вас будет, и радость ваша исполнится. Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, якоже возлюбих вы. Больши сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя. Вы друзи Мои есте, аще творите, елика Аз заповедаю вам. Ее ктому вас глаголю рабы, яко раб не весть, что творит господь его: вас же рекох други, яко вся, яже слышах от Отца Моего, сказах вам. Не вы Мене избрасте, но Аз избрах вас, и положих вас, да вы идете, и плод принесете, и плод ваш пребудет: да, егоже аще просите от Отца во имя Мое, даст вам.

Сия заповедаю вам, да любите друг друга. Аще мир вас ненавидит, ведите, яко Мене прежде вас возненавиде. Аще от мира бысте были, мир убо свое любил бы: якоже от мира несте, но Аз избрах вы от мира, сего ради ненавидит вас мир. Поминайте слово, еже Аз рех вам: несть раб болий господа своего. Аще Мене изгнаша, и вас изженут: аще слово Мое соблюдоша, и ваше соблюдут. Но сия вся творят вам за имя Мое, яко не ведят Пославшаго Мя. Аще не бых пришел и глаголал им, греха не быша имели: ныне же вины (извинения) не имут о гресе своем. Ненавидяй Мене, и Отца Моего ненавидит. Аще дел не бых сотворил в них, их же ин никтоже сотвори, греха не быша имели: ныне же и видеша, и возненавидеша Мене и Отца Моего. Но да сбудется слово, писанное в законе их, яко возненавидеша Мя туне. Егда же приидет Утешитель, Егоже Аз послю вам от Отца, Дух истины, Иже от Отца исходит, Той свидетельствует о Мне. И вы же свидетельствуете, яко искони со Мною есте.

Сия глаголах вам, да не соблазнитеся. От сонмищ ижденут вы: даже приидет час, да всяк, иже убиет вы, возмнится службу приносити Богу. И сия сотворят, яко не познаша Отца, ни Мене. Но сия глаголах вам, да егда приидет (оный) час, воспомянете сия, яко Аз рех вам: сих же вам исперва не рех, яко с вами бех. Ныне же иду к Пославшему Мя» (Ин. 15, 16, 1–5).

Учитель умолк (ожидая услышать что-либо от учеников). После стольких слов можно было предполагать, что они поняли наконец путь, Ему предлежащий, и полюбопытствуют узнать более о благотворных следствиях Его отшествия к Отцу и своих обязанностях во время Его отсутствия. Но вместо любопытства и вопросов на лице их было одно смущение, а на устах безмолвие. Сердечная тоска, видимо, связывала мысли и уста каждого (Ин. 16, 5). «И (после всего этого) никто от вас не спросит Меня: камо идеши?» — с удивлением сказал Учитель, прервав опять общее молчание. — Вижу, что сердце ваше слишком наполнилось от того, что вы слышали от Меня. Но Я истину говорю, что гораздо лучше вам, да Аз иду: аще бо не иду Аз, Утешитель не приидет к вам; аще ли же иду, послю Его к вам. И пришед Он обличит мир о гресе, о правде же и о суде. О гресе убо яко не веруют в Мя; о правде же (Моего лица и служения), яко ко Отцу Моему иду, и ктому не видите Мене (в нынешнем состоянии уничижения). О суде же, яко князь мира сего (коим наущенные враги Мои осудят Меня) осужден бысть (Моим учением, Моей жизнью и смертью).

Еще много имам глаголати вам, — продолжал Господь, — но не можете носити (вместить) ныне. Егдаже приидет Он, Дух истины, наставит вы на всяку истину; не от Себе бо глаголати имать, но елика аще услышит, глаголати имать, и грядущая возвестит вам. Он Мя прославит, яко от Моего приимет и возвестит вам.

Вся, елика имать Отец, Моя суть: сего ради рех, яко от Моего приимет и возвестит вам. Вмале, и ктому не видите Мене; и паки вмале и узрите Мя: яко Аз иду ко Отцу».

Ученики, следуя за Учителем на некотором расстоянии, пользуясь безмолвием Его и помня вызов: ничесоже вопрошаете, — начали вполголоса рассуждать между собой: что бы это значило, что Учитель говорит: Вскоре не увидите Меня, и опять вскоре, увидите Меня; и: Я иду ко Отцу? — что это говорит Он, вскоре? — Несмотря на общее усилие разрешить загадку, она оставалась неразрешенной (по причине всеобщего предрассудка о том, что Мессии, яко Царю, хоть земному, но вечному, нельзя умереть); всякий за себя и за других признавался: не вемы, еже глаголет!

Уразумев, что ученики хотят спросить Его о смысле употребленных Им выражений, Господь остановился и сказал: «О сем ли стязаетеся между собою, яко рех: вмале и не видите Мене: и паки вмале, и узрите Мя? (Если бы открылось перед вами будущее, не такие вопросы (о словах) заняли бы вас.)

Аминь, аминь глаголю вам, яко восплачетеся и возрыдаете вы, а мир возрадуется: вы же печальни будете, несмотря на сие будьте мужественны; ибо печаль ваша в радость будет. Жена егда раждает, скорбь имать, яко прииде год ея: егда же родит Отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир. И вы печаль имате убо ныне: паки же узрю вы, и возрадуется сердце ваше, и радости вашея никтоже возмет от вас. И в той день Мене не вопросите ничесоже.

Аминь, аминь глаголю вам, яко елика аще чесо просите от Отца во имя Мое, даст вам. Доселе не просисте ничесоже во имя Мое. Просите и приимете, да радость ваша исполнена будет. Сия в притчах глаголах вам: но приидет час, егда ктому в притчах не глаголю вам, но яве о Отце возвещу вам. В той день во имя Мое воспросите: и не глаголю вам, яко Аз умолю Отца о вас: Сам бо Отец любит вы, яко вы Мене возлюбисте и веровасте, яко Аз от Бога изыдох. — Изыдох от Отца и приидох в мир. И паки оставляю мир, и иду ко Отцу».

При этом напоминании о Божественном достоинстве Учителя в учениках тотчас пробудилось чувство живой веры в Него.«Глаголаша Ему ученицы Его: се ныне не обинуяся (прямо) глаголеши, а притчи (неясного чего-либо) никоеяже не глаголеши. Ныне вемы, яко веси вся, и не требуеши, да кто Тя вопрошает: о сем веруем, яко от Бога изшел еси».

Несмотря на искренность этих слов, ясно было, что они происходят более от сердца, преданного Учителю, нежели от ума, совершенно убежденного. Тем более с будущим поведением учеников среди наступающих искушений, сказанное теперь ими было в разительной противоположности. «Ныне ли веруете, — сказал Господь, имея в виду эту противоположность. — Се грядет час и уже прииде, да разыдетеся кийждо (из вас) во своя, и Мене единаго оставите… и несмь един, яко Отец со Мною есть…

Сия глаголах вам, — заключил Господь, — да во Мне (а не в другом ком-либо) мир имате. В мире скорбни будете: но — дерзайте, яко Аз победих мир…» (Ин. 16, 6—33.)

После этих слов, как повествует св. Иоанн, Иисус остановился, может быть, на одном из холмов Елеона, возвел очи Свои к небу и начал молитвенную беседу с Отцом.

«Отче, прииде час; прослави Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тя: якоже дал еси Ему власть всякия плоти, да всяко еже дал еси Ему, даст им живот вечный. Се же есть живот вечный: да знают Тебе, единаго истиннаго Бога, и Егоже послал еси, Иисус Христа! Аз прославих Тя на земли, дело соверших, еже дал еси Мне, да сотворю. И ныне прослави Мя Ты, Отче, у Тебе Самаго славою, юже имех у Тебе прежде мир не бысть!

Явих имя Твое человеком, ихже дал еси Мне от мира (11 учеников): Твои беша, и Мне их дал еси: и слово Твое сохраниша. Ныне разумеша, яко вся, елика дал еси Мне, от Тебе суть. Яко глаголы, ихже дал еси Мне дах им: и тии прияша и разумеша воистину, яко от Тебе изыдох, и вероваша, яко Ты Мя послал еси. Аз о сих (наипаче) молю, не о всем мире молю, но о тех, ихже дал еси Мне, яко Твои суть. И Моя вся Твоя суть и Твоя Моя: и прославихся в них. И ктому несмь в мире, и сии в мире суть, и Аз к Тебе гряду. Отче Святый, соблюди их во имя Твое, ихже дал еси Мне, да будут едино, якоже и Мы. Егда бех с ними в мире, Аз соблюдах их во имя Твое: ихже дал еси Мне, сохраних, и никтоже от них погибе, токмо сын погибельный, да сбудется писание. Ныне же к Тебе гряду, и сия глаголю в мире, да имут радость Мою исполнену в себе. Аз дах им слово Твое, и мир возненавиде их, яко не суть от мира, якоже и Аз от мира несмь. Не молю, да возмеши их от мира, но да соблюдеши их от неприязни. От мира не суть, якоже и Аз от мира несмь. Святи их во истину Твою: слово Твое истина есть.

Якоже Мене послал еси в мир, и Аз послах их в мир: и за них Аз свящу Себе, да и тии будут священы воистину. Не о сих же молю токмо, но и о (всех) верующих словесе их ради в Мя. Да вси едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в нас едино будут. Да и мир веру имет яко Ты Мя послал еси. И Аз славу, юже дал еси Мне, дах им, да будут едино, якоже Мы едино есмы. Аз в них, и Ты во Мне: да будут совершени воедино, и да разумеет мир, яко Ты Мя послал еси, и возлюбил еси их, якоже Мене возлюбил еси. Отче, ихже дал еси Мне, хощу, да идеже есмь Аз, и тии будут со Мною, да видят славу Мою, юже дал еси Мне, яко возлюбил Мя еси прежде сложения мира. Отче праведный, и мир Тебе не позна, Аз же Тя познах, и сии познаша, яко Ты Мя послал еси. И сказах им имя Твое, и скажу: да любы, еюже Мя еси возлюбил, в них будет, и Аз в них!»

Перед входом в Гефсиманию Господь почел за нужное еще раз предупредить учеников о предстоящих искушениях (Мф. 26, 31).«Когда Я посылал вас (на проповедь) без влагалища, без меха и без сапог, — спросил Он, — еда в чесом лишены бысте?» — «Ни в чем», — отвечали ученики.

«Но теперь, — продолжал Господь, употребляя, чтобы не слишком устрашить их, приточный язык, — теперь, иже имет влагалище, да возмет, такожде и мех; а иже не имать, да продаст ризу свою и купит нож (меч).

Ибо сказываю вам, что теперь должно исполниться на Мне и сему слову Писания: и со беззаконными (злодеями) вменися!» При всей прозрачности притча Учителя, дававшего знать, что теперь ученики, на время, будут предоставлены самим себе и потому должны сами заботиться как о пропитании, так и безопасности своей, — оказалась для некоторых не совсем понятной. Подумали, что Учитель советует действительно вооружиться мечами на случай опасности. В таких мыслях один из учеников сказал, что у них есть два меча.

Ответ был не по мысли Учителя; ибо Он разумел другое: но и действительные два меча были теперь не лишни для учеников, которым среди наступающей ночи надлежало рассеяться по диким окрестностям Иерусалима. Потому Господь, как бы в знак одобрения, сказал: «довольно» (Лк. 22, 35–38).

«Все вы, — присовокупил Он, вместо пояснения и приточного сравнения, — все вы соблазнитеся о Мне в ночь сию; ибо писано есть: поражу пастыря, и разыдутся овцы стада. По Воскресении же Моем Я встречу вас в Галилеи».

«Если и все соблазнятся о Тебе, я, — отвечал Петр, забыв прежний урок Учителя от великой любви своей к Нему, — я никак не соблазнюсь!..»

«Аминь, аминь глаголю тебе, — отвечал Иисус, — яко в сию нощь (как уже сказал тебе) прежде, даже алектор не возгласит, отвержешися Мене трикраты».

«Хотя бы мне и умереть с Тобой, не отрекусь от Тебя», — продолжал Петр, которому предсказывамое падение казалось совершенной невозможностью.

То же, по замечанию Матфея, повторили и все прочие ученики (Мф. 26, 31–35).

Среди этих уверений в верности до смерти, которые все сбылись на самом деле, только впоследствии, на конце земного поприща каждого из учеников, пришли в Гефсиманию. Тут был сад, принадлежавший одному из последователей Иисусовых. Господь и прежде часто ходил в него с учениками Своими и теперь избрал его местом Своего последнего приготовления на подвиг крестный; чтобы, как замечает один учитель Церкви, там же (в саду) одержана была первая победа, где было нанесено (всему человечеству) первое поражение.

Прежде чем осмелимся войти в вертоград Гефсиманский и возвратимся мыслью к слышанному, сделаем несколько замечаний о последней беседе Иисуса Христа к ученикам, которые смогут облегчить понимание некоторых мест ее и особенно ее духа.

Беседа эта, сохраненная для нас преимущественно св. Иоанном, составляет драгоценнейшую часть сказаний Евангельских, обнаруживая перед нами душу и сердце Господа Иисуса в такие решительные минуты, с таких важных сторон, в таком преизбытке Божественного света. Здесь из собственных уст Его мы слышим тайну Его лица и служения, сущность Его учения и обетований, великое начало величайшей Его деятельности; видим, откуда Он и для чего пришел, куда и для чего отошел, что намерен сделать из людей, каким образом соединить небо с землей, восставить все падшее, облаженствовать всех злополучных сынов Адамовых. Раньше же и больше всего видим здесь, слышим, осязаем духом превосходящую разум любовь Христову, которая распространяется до того, что видимо объемлет небо и землю, время и вечность.

Какое неподражаемое величие в минуты самые горестные! Когда самый добродетельный мудрец сказал бы с горестью: «Я предан теперь; мне должно умереть!» — Иисус восклицает: «Ныне прославися Сын Человеческий!» Слушая Его утешения ученикам, можно подумать, что завтра ожидает Его не крест, а престол, что на другой день предстоят мучения не Ему, а Его безутешным ученикам…

Откуда такое святое мужество? Оттого, что князь мира не имеет в Нем ничего, ему принадлежащего (Ин. 14, 30), и что мир Им совершенно побежден (Ин. 16, 33); оттого, что Он всегда угодное перед Отцом творил и потому не один, а Отец всегда с Ним (Ин. 16, 32); оттого, что Он область имеет душу Свою положить и паки приять, и если полагает ее теперь, то о Себе, по Своей воле (Ин. 10, 18); оттого, наконец, что говорящий таким образом есть Тот, Кто имел славу у Отца, прежде мир не бысть (Ин. 17, 5), есть Слово, бывшее искони у Бога, Коим все сотворено и без Негоже ничтоже бысть, еже бысть (Ин. 1, 1–4).

И у другого сына человеческого обрелось бы столько чистой любви к ближним, чтобы для спасения их претерпеть смерть. Моисей подал уже пример такого самопожертвования (Исх. 32, 32), а Павел готовился повторить его (Рим. 9, 3), но только Сын Божий, Господь с небесе (1 Кор. 15, 47) мог в навечерие Своей смерти сказать: Веруйте в Бога и в Мя веруйте (Ин. 14, 1); дерзайте, яко Аз победих мир (Ин. 16, 33); еже аще что вопросите во имя Мое, Аз сотворю (Ин. 14, 13); без Мене не можете творити ничесоже (Ин. 15, 5); веруяй в Мя, дела, яже сотворих, и той сотворит, и больша сих сотворит (Ин. 14, 12).

Недоумения учеников и ответы на них прерывают некоторым образом ход беседы Божественного Учителя и замедляют ее действие на ум; но истины, которые из-за этих недоумений исходят из уст Иисуса, так важны и драгоценны, стороны, с каких Он благоволил обнаруживать Себя, так возвышенны и утешительны, что нельзя не благодарить от души: Фому — за любопытство о пути (Ин. 14, 5–7), Филиппа — за желание видеть Отца (Ин. 14, 9-12), Иуду не-Искариотского — за вопрос: почему Учитель не хочет явиться всему миру (Ин. 14, 22–24)!

Цель всех утешений Иисусовых явно направлена преимущественно на то, чтобы предохранить учеников от соблазна и отпадения во время Его крестной разлуки с ними. Время непродолжительное по течению часов, но чрезвычайно опасное по стечению обстоятельств. Сколько предстояло им соблазнов и страхов! Сколько поводов к нарушению верности! Князь мира, побежденный крестом, без сомнения, не оставит ни одного средства для уловления овец, рассеянных смертью Пастыря. И между тем, в этом-то малом рассеянном стаде было основание для собрания всех чад Божьих воедино (Ин. 11, 52), потеря и одного из чадцев любви Иисусовой (Ин. 13, 33) была бы весьма чувствительна для блага целого мира, для его будущего обращения от тьмы к свету их проповедью.

Несмотря однако же на великую нужду в утешении, надлежало преподать его, не открывая во всей (страшной) очевидности событий, которые последовали наутрие. Святейшая тайна всемирного искупления должна была быть, некоторым образом, запечатанной до самого исполнения своего. Само усердие к Учителю, не свободное от предрассудков, имело нужду быть связанным некоторой неизвестностью. Поэтому завеса будущего приподнимается ровно настолько, насколько нужно было для того, чтобы предостеречь от падения, и не более. Ученики чувствуют, что предстоит какое-то великое искушение, какая-то печальная разлука с Учителем; видят себя в будущем сирыми, ненавидимыми, рассеянными, в печалях и болезнях жены рождающей, но видят Учителя, вскоре возвращающегося к ним, приносящего радость и мир; видят другого Утешителя, приходящего пребывать с ними вовек, научить их всему, обличить во всем мир, их ненавидящий; видят опять Самого Учителя, приходящего со Отцом — сотворить у каждого из любящих Его Себе обитель: все это видят, говорю, ученики, как в перспективе, исполненной такого света, среди которого самые печальные предметы получают трогательный вид, умиляющий сердце. Каким именно образом все это произойдет, ученики еще не понимали. Одно твердо узнали они — что Учитель их от Бога изшел, что было весьма важно для будущего. Притом у них теперь в руках план событий. Когда придет время, они вспомнят, что им было сказано. Предсказание отнимет силу соблазна у предсказанного.

Кроме того, последняя беседа Богочеловека была для учеников Его полезна еще особенным образом. И среди человеческих собеседований слова могут производить действие великое, не будучи понимаемы слышащими в подробности. Можно трогаться, умиляться, изменяться сердцем от одних чувств в словах, не понимая их совершенно. Это замечание — в превосходнейшей степени — можно отнести к последней беседе Иисуса. Ею, так сказать, навеян был на учеников дух мира, терпения и упования; таинственным образом умащено сердце для удобнейшего перенесения самых жестоких ударов: они не понимали всех мыслей, но поняли чувство, исполнились духом Иисусовым, осязали о словеси животнем (1 Ин. 1, 1).

О последней молитве Иисусовой (Ин. 17) дерзновенно и говорить языком человеческим: так она всеобъемлюща, величественна, Божественна! После нее, вероятно, и Филипп не сказал бы: Господи, покажи нам Отца! Ибо в ней для верующего виден Отец более, нежели в целом мире. Здесь-то надлежало Петру сказать: Го споди, глаголы живота вечного имаши (Ин. 6, 68)! Это молитва Великого Первосвященника по чину Мельхиседекову перед входом Его во Святая Святых. Кто прочитал ее со вниманием хотя бы один раз, у того она останется в сердце на всю жизнь; а кто одушевился духом ее, тот не может не принадлежать навсегда Иисусу.